"Вчера исполнилось сто лет Каролю Войтыле, Папе Римскому Иоанну Павлу II, человеку который изменил современный мир и католическую церковь, много сделал для распада советской империи и оказал влияние на мою жизнь", - пишет профессор НИУ ВШЭ на своей странице в Facebook.
"Это был один из великих людей ХХ века и при этом простой и свойский человек, сын поручика и школьной учительницы, которому сегодня наследует другой "папа из народа", Франциск. Хорошо знавший Войтылу Кшиштоф Занусси как-то в беседе сравнил его с типичным секретарем обкома, крепким хозяйственником, с отеческой манерой и немного с хитрецой. Я его запомнил именно таким, как на этом фото: невысоким, живым, с ласковым и умным взглядом.
Это было самое начало 90-х, когда возможным казалось (и оказалось) все. Я писал кандидатскую в Институте Европе по модной тогда теме "система европейской безопасности", как вдруг понял всю ее - и темы, и системы безопасности - бессмысленность и тщету. Я ушел от С.А. Караганова к работавшему тогда в ИНИОНе Ю.А. Борко и по его совету решил заняться политическими аспектами религии - а именно, как христианство создавало единую Европу. Написал несколько статей, одна из которых даже была опубликована в парижской "Русской мысли", и вдруг получил приглашение на папский симпозиум в Ватикан.
Первый визит в Рим: город у моих ног с вершины холма Джаниколо, тени пиний и щебет дроздов, бездонное небо и купол Святого Петра, аудиенция у папы. Каждому отводилось не более минуты, поцелуй сухой руки, ритуальные фразы, папа дарил четки, и тут я набрался храбрости, сказал про свою диссертацию, про интерес к роли Церкви в создании Европы и попросил об аудиенции - и к моему изумлению, папа согласился.
Встреча состоялась через год, когда я приехал в Рим на год по стипендии немецкого фонда, и продолжалась почти час. К тому моменту я прочитал все энциклики папы и его ранние работы в спецхране того же ИНИОНа (освоив для этого польский, который оказался легким языком), его биографии, знал его театральные работы (он в юности планировал стать актером) и историю покушения (до сих пор считаю, что это был КГБ и/или болгарская разведка, прекрасно понимавшие, какую роль он сыграет в распаде системы).
Я даже не помню, на каком языке мы говорили, наверное, на смеси французского и итальянского - мой польский не годился для разговора, как и его русский - но помню ощущение легкости, понимания с полуслова и неформального, неподдельного интереса к тому, что я говорю: то, чего никак не ожидаешь от человека такого калибра. Время пролетело незаметно, и на прощание его помощник подарил мне уникальное издание - коллекцию из 32 гравюр с фресками из станц Рафаэля, которая сейчас лежит передо мной, с Афинской школой на обложке.
После этой встречи у меня появилась масса интересных знакомств в Ватикане: кардинал Поль Пупар, глава Папского Совета по культуре, монсеньор Франк Роде, тоже ставший позже кардиналом и архиепископом Любляны, с которым мы регулярно обедали в Трастевере. Однажды меня представили "черной королеве" римского дворянства, принцессе Эльвине Паллавиччини, главе древнего римского рода, из которого, как и из рода Орсини, избирались папы и кардиналы. Помню ее палаццо на Квиринале, на месте терм Константина, факелы у входа, тени в каменных коридорах, по стенам едва видимые, но шепотом называемые мне провожатыми Веронезе, Караваджо, Боттичелли, Рубенс, и наконец, ее саму, сухую старую даму в черном, подобно пушкинской графине, которая сидела прямо на настоящем троне, неподвижно глядя на меня, пока ей обо мне докладывали - до сих пор не верится, что это было не с героем фильма Соррентино, а со мной, 26-летним балбесом из России, который даже не был католиком.
А еще после встречи с папой меня пригласили жить в резиденцию иезуитов Casa Aletti в тихом районе Прати, недалеко от Санта Мария Маджоре, колокол которой будил меня по утрам, предоставив просторную комнату с иконой и распятием, кухню с неограниченным запасом хлеба, сыра, прошутто, вина, овощей и фруктов и доступ во внутренний дворик с фонтаном, воркованием голубей и хрустом мелкого гравия под подошвами.
Я прожил там больше полугода, выезжая на выходные с моими гостеприимными хозяевами то в Ассизи, то в Монтекассино, то в мой любимый монастырь Камальдоли в лесистых горах близ Ареццо, где окончил свои дни реформатор музыкальной нотации Гвидо Аретийский. И там же, в Casa Aletti, останавливались многие русские гости Ватикана, от Николая Котрелева до Сергея Аверинцева, недельное пребывание рядом с которым, и наши поздние разговоры на кухне, с окнами, открытыми на тихую Via Paolina, я считаю одним из главных событий в жизни.
Войтылу можно вспоминать за многое: за непримиримый антисталинизм и антикоммунизм, за евангельские слова "не бойтесь", которые он сказал полякам в Ченстохове, прилетев туда после избрания папой и пробив первую брешь в железном занавесе, за прощение Али Агджи... - но еще он сделал то, на что до него не решалась ни одна религия: он покаялся.
Весь свой понтификат от имени церкви он просил прощения - за сожжение Джордано Бруно и суд над Галилеем, за Варфоломеевскую ночь и Святую инквизицию, за религиозные войны и насильственную евангелизацию Америки, за молчаливое соучастие в Холокосте. Консерватор до мозга костей, он совершил радикальную нравственную революцию и вывел Римскую церковь в XXI век. Светлая память этому неприметному великому человеку, который ненароком и мне дал прикоснуться к большой истории".