"Если бы в минувшую субботу я мог приехать в Москву и прийти к Соловецкому камню, где, слава Богу, уже по традиции проходила акция "Возвращение имен", то не сумел бы, к сожалению, назвать ни дату рождения, ни дату смерти самого близкого из моих родственников, погибшего в тридцать седьмом году", - пишет журналист в блоге на сайте радиостанции "Эхо Москвы".
"Умерла мама, и с ее уходом, увы, оборвались и без того почти истлевшие родственные связи. Как говорится, жизнь разбросала, и некого расспросить о дяде Мише, как мама его всегда нежно называла. Это был родной брат ее матери, моей бабушки. Звали его Михаил Александрович Ива'нов. Мама вспоминала, что бабушка всегда именно так ставила ударение - на "а", говорила: "Мы - Ива'новы".
Я не знаю, когда точно он появился на свет, когда и где погиб, не знаю даже, был ли он расстрелян или, получив срок, сгинул где-то в ГУЛАГе. Люди из поколения наших родителей не любили вспоминать страшные сталинские времена. Но все-таки иногда начинали говорить. По скупым маминым рассказам я кое-что могу рассказать о судьбе дяди Миши.
Михаил Александрович Иванов жил под Москвой, то ли в деревне Пруссы, то ли в соседней деревне Манюхино - эти две соседние деревни и по сей день есть на карте, совсем рядом с Мытищами. Дядя Миша был очень хорош собой - у мамы в альбоме сохранились его молодые фотографии: орлиный профиль, красивая, пышная шевелюра. А еще он был блестяще образован. До революции один богатый купец-фабрикант пригласил его компаньоном к собственному сыну, который был недостаточно прилежен, отставал по многим наукам, - чтобы Мишенька Иванов, отличник и умница, его подтягивал. Благодаря этому дядя Миша получил возможность вместе с купеческим отпрыском поехать учиться за границу, в Швейцарию, кажется, в Женевский университет, который окончил с отличием.
Вернувшись в Россию, он мог бы, наверное, сделать блестящую карьеру. Но, как рассказывала мама, дядя Миша был большим идеалистом и выбрал скромную профессию сельского учителя - отправился в народ, сеять разумное, доброе, вечное. И народ отблагодарил его сполна.
Помню - с маминых слов, - что семье объявили: "10 лет без права переписки". Как мы теперь знаем, это обычно означало расстрел. Но родные тогда поверили, что дядя Миша жив. И мама вспоминала - а ей в 37-м было десять лет - как однажды прошел слух, что в районе станции Москва-Сортировочная на запасных путях стоит эшелон, который вот-вот увезет на Колыму всех, кто был недавно арестован в Москве и Подмосковье и приговорен к заключению в лагерях. И тогда все они - моя мама вместе со своей матерью, моей бабушкой, и другими родственниками - ночью бросились туда, на станцию.
И действительно - там стояли бесчисленные "столыпинские" вагоны, густо толпились вохровцы с винтовками с примкнутыми штыками, никого близко не подпускавшие, светили прожектора, лаяли сторожевые собаки, а несчастные люди, которых там собралось великое множество, метались вдоль цепей охраны, тщетно выкрикивая имена своих родных и близких. Было тоскливо и жутко, вспоминала мама.
До дяди Миши они, конечно, не докричались. И никогда больше не увидели. Но много лет спустя узнали, при каких обстоятельствах попал он под каток сталинских репрессий. Соседка дяди Миши, у которой от какой-то страшной, неизлечимой болезни умирал ребенок, неожиданно покаялась: "Это Бог меня наказал, ведь это я тогда донесла на Михал Алексаныча".
Оказалось, что она подслушала разговор, который в один роковой вечер случился между дядей Мишей и каким-то местным начальником - председателем то ли сельсовета, то ли колхоза. Михаила Александровича, сельского учителя, проработавшего в деревне долгие годы, знали, уважали и даже любили многие тамошние жители. И часто зазывали к себе на огонек. Вот и в тот злосчастный вечер председатель, сильно подвыпивший, стал настойчиво приглашать дядю Мишу в гости - махнуть с ним еще по рюмке. На что Михаил Александрович ответил твердым отказом: "Все, тебе уже хватит, пора спать".
"Ты что, меня не уважаешь? - возмутился подгулявший председатель. - Я же власть!" "Пьяную власть я не уважаю", - отрезал дядя Миша.
Наутро, проспавшись и опохмелившись, председатель, быть может, даже и не вспомнил бы тот разговор. Но подслушавшая его сволочь-соседка уже настучала в НКВД - и оборвалась жизнь сельского учителя-идеалиста.
Вот такая моя личная иллюстрация к знаменитой цитате из Сергея Довлатова: "Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить - кто написал четыре миллиона доносов?"