"То, что пишет Дадин, – ежедневная жизнь многих российских колоний, и тот, кто немного в теме, хорошо об этом знает. Именно поэтому я, восемь лет проработав в Общественной наблюдательной комиссии Москвы (хотя членство в комиссии не являлось работой, а скорее добровольным служением), решила подать документы в ОНК Мордовии. Из мордовских колоний мне часто звонят осужденные, они жалуются на пытки и унижения и умоляют о помощи", - пишет журналистка и правозащитница в блоге на сайте радио "Свобода".
"В ОНК Мордовии включили всего 9 человек, хотя были поданы 16 заявок. Я не вошла в ОНК Мордовии, как не вошли в другие региональные комиссии многие известные правозащитники, которые спасали заключенных от пыток, избиений, вымогательств, добивались возбуждения уголовных дел против тех сотрудников колоний, которые участвовали во всех этих преступлениях.
Самым интересным получился состав московской ОНК, избранный Советом Общественной палаты России. Конкурс в московские "посетители тюрем" был почти такой же, как в элитный московский институт: на сорок мест – семьдесят заявлений. Что мы имеем в итоге? Общественная палата без объяснения причин сократила число общественных наблюдателей до 31. И в списке оказались люди, никогда ранее не замеченные в правозащитной деятельности. А скорее наоборот – бывшего начальника Бутырской тюрьмы Дмитрия Комнова, уволенного президентом Медведевым после смерти Сергея Магнитского, рекомендовала "Российская организация правовой журналистики", возглавляемая Андреем Борбатом, который по совместительству является и главным редактором журнала "Российский следователь".
"Московское общество рассеянного склероза" выдвинуло в ОНК Москвы двух бизнесменов. А вот организация "Общественный экологический контроль России" порекомендовала в тюремные наблюдатели генерала майора полиции, руководителя Центра социально-правовой защиты "Офицеров России" Михалева Владимира Владимировича".
"Зачем силовикам ходить в тюрьмы, одеваясь в правозащитную тогу? Во-первых, для имитации общественного контроля. Во-вторых, у некоторых из них имеет место быть бизнес-интерес. Известны случаи, когда наши коллеги оказывали заключенным платные услуги, например, обещали поспособствовать в передаче в СИЗО телевизора. А за эту услугу брали деньги, объясняя, что иначе телевизор передать нельзя.
Вы спросите, почему ОНК захватили силовики? Отвечу: в этом нет ничего удивительного. "Закон об общественном контроле", который регулирует деятельность ОНК, был принят восемь лет назад – совсем в другие времена. За эти годы правозащитники, посещавшие тюрьмы, стали в России инородным телом. Они раздражали ФСИН, ФСБ и следственные органы. Ведь российская тюрьма – это не просто место, где ограничивают свободу людей, взятых под стражу. В России тюрьма – это по-прежнему место, где людей ломают.
Поэтому-то каждый раз, когда я звонила в дежурную часть тюремного ведомства, сообщая о том, что мы с коллегой собираемся посетить то или иное СИЗО, я всегда удивлялась, когда офицер на другом конце провода вежливо отвечал: "Приходите, мы вас ждем". Конечно, главным образом в СИЗО нас ждали заключенные. Они были разными – виновные, невиновные, ранее судимые, первоходы, женщины и мужчины, арестованные за мошенничество, за кражу, за хранение и продажу наркотиков, туберкулезные больные, политзаключенные, "шпионы", "госизменники", "терррористы". Мы приходили ко всем, нас по большей части не волновало, за что они сидят. Мы хотели помочь им, и мы были бескорыстны.
Единственная корысть – это азарт. Попробовать реально помочь – освободить из-под стражи умирающего, выпросить у сотрудника лишний матрас для арестанта, у которого болит спина, сообщить родственнику, что его дочь или сын оказались в тюрьме, отговорить от голодовки, вытащить из пресс-хаты, разгрузить СИЗО от перелимита. Мы мешали тем, кто хочет, чтобы российская тюрьма была по-прежнему адом на земле".
