"Попросил на днях украинских коллег высказаться о результативности противодействия коррупции в их стране. Несколько лет пишу о том, какие на сей счет принимаются законы и какие во исполнение этих законов созданы и продолжают создаваться специализированные антикоррупционные структуры. А о результатах почти не писал, ибо слишком уж разные сведения поступают с Украины. Кто-то утверждает, что коррупции стало меньше, кто-то - что масштабы ее прежние, домайданные, кто-то - что они даже увеличиваются, на чем настаивает и российское телевидение. Коллеги на просьбу отозвались, за что всем им признателен. Мнения пришлось услышать самые разные, даже полярные", - пишет вице-президент фонда "Либеральная миссия" в Facebook.
"Однако... Однако никто при этом не спорил с тем, что масштабы коррупции в Украине остаются значительными. Никто не сказал, что коррупции стало больше. Никто не оспаривал приводившиеся по ходу обсуждения факты, которые свидетельствуют об успехах на антикоррупционном направлении. Среди наиболее существенных достижений чаще всего фигурировали реформы украинской газовой компании ("Нафтогаза") и системы государственных закупок.
"Нафтогаз" был стабильно убыточным (от 4 до 10 млрд долларов ежегодно) и жил за счет массированных бюджетных вливаний, значительная часть которых бесследно исчезала в коррупционных потоках. А 2015 год "Нафтогаз", отключенный от бюджетного финансирования и переведенный в рыночный режим функционирования, завершил с полуторамиллиардной (тоже в долларах) прибылью и стал с тех пор одним из главных источников пополнения казны.
Что касается реформирования системы госзакупок - другой часто упоминаемый украинскими коллегами позитивный сдвиг, - то оно было осуществлено посредством создания центральной электронной базы данных (ProZorro) обо всех закупках, доступной для всех. До того и за информацию о тендерах, и за право подать заявку на участие в них, и за само участие приходилось платить. Не государству, а чиновникам. Поэтому число участников измерялось единицами, а победитель определялся заранее. Теперь это число стало измеряться десятками, тендеры стали прозрачными, их победители определяются в свободной конкуренции предпринимателей, а не теневыми сделками с чиновниками. От чего доходы последних падают, а финансово-экономическая деятельность государства, покупающего у бизнеса товары и услуги, становится менее расточительной и более эффективной.
Коллеги, рассказывавшие об успехах в противодействии коррупции, как правило, оговаривались, что имеют в виду некоторые тенденции на государственном уровне, что на уровнях региональном и местном после проведенной децентрализации тенденции могут быть самые разные и по глубине, и по направленности. Говорили также, что введение электронных систем управления не только госзакупками, но, например, и в налоговую сферу полностью коррупцию не блокирует - то же ProZorro наиболее изобретательные чиновники научились обходить посредством обновленных коррупционных схем. И еще говорили, что большинство людей позитивные сдвиги в повседневной жизни не ощущают, а потому их и не замечают, оставаясь при убеждении о тотальной коррумпированности власти. Даже если сами, как некоторые мои собеседники, с коррупцией не сталкиваются. И убеждение это настолько глубоко, что никакими фактами поколеблено быть не может.
Один из собеседников, киевский аналитик Юрий Костюченко, проиллюстрировал эффективность ProZorro, разрушившую кланово-кумовскую практику закупок вакцин и медикаментов Минздравом, собственным опытом. А именно динамикой цен на препарат, который постоянно покупает в течение многих лет. Один и тот же препарат одного и того же производителя в одной и той же дозировке. Костюченко подсчитал, что с учетом изменения валютного курса цена месячной дозы препарата с 2013 года уменьшилась в шесть раз. Но некоторые другие собеседники даже на такие сведения не реагировали, в их картину неколебимого всеобщего властного воровства они не вписываются.
Возможно, на их оценках сказывается общее падение уровня жизни, вызванное, помимо прочего, и повышением цен не только на промышленный, но и на бытовой газ в результате прекращения государственного финансирования "Нафтогаза". Коррупцию в нем лично на себе никто не ощущал, а рост цен ощущают все.
Возможно, сказывается антикоррупционная риторика оппозиции и СМИ, подпитываемая в том числе и неудовлетворенностью темпами и результатами украинского противоборства с коррупцией в западных столицах. И уж точно сказывается то, что ни один из высокопоставленных чиновников, против которых в последние годы возбуждались уголовные дела, до сих пор не был осужден. А доминирующая в украинском обществе ментальность, как отмечали некоторые участники обсуждения, такова, что единственный показатель, воспринимаемый убедительным при оценке успешности либо неуспешности действий власти против воров во власти, - это репрессия. Нет посадок - значит, воры все. И это умонастроение не может быть поколеблено ни превращением убыточного "Нафтогаза" в прибыльный, ни электронными системами управления, ни открытыми для всех - тоже через электронную систему - сведениями о доходах должностных лиц, ни созданием специализированных антикоррупционных структур.
Люди знакомятся с задекларированными заработками и имущественными приобретениями начальников, сравнивают их с заработками и приобретениями своими, видят запредельную порой разницу, но почему чиновники и депутаты при скромных должностных окладах такие богатые, обществу никто не сообщает. Люди слышат о создании в стране независимых антикоррупционных структур, слышат о проведенных ими арестах высокопоставленных деятелей, которые не сопровождаются судебными приговорами, и еще больше укрепляется в мысли, что управы на воров нет. Это я не от себя пишу, это рассказывали украинские коллеги. Они же - наиболее обстоятельно Юрий Христензен - писали о том, что в доминирующей ментальности установка на репрессии сопрягается с упованиями на появление некоей чудо-институции, которая всех воров из высоких кабинетов переместит в тюремные камеры.
Мои собеседники - из тех, что признают успехи власти на антикоррупционном фронте - полагают, что избавления от коррупции наивно ждать от некоего чудо-избавителя, будь то чудо-президент или чудо-институция. Они даже в отношении Антикоррупционного суда, создания которого долго требовало общество и западные союзники Украины и который недавно был учрежден Верховной Радой, высказывались скептически. Не потому, что считают такой суд, увенчивающий здание независимых антикоррупционных институтов, бесполезным, а потому, что не склонны верить в его чудодейственность. Потому что считают коррупцию производной от постсоветской государственной и общественной системы, от укоренившихся на всех ее этажах поведенческих мотиваций, формальных и неформальных практик. Потому что, как заметил коллега Владимир Дубровский, используя терминологию Дугласа Норта и его соавторов, коррумпированность этой системы проистекает не из дефицита репрессий, а из того, что она представляет собой государство ограниченного (для общества) доступа.
Это стратегически оптимистическое теоретическое суждение, смысл которого в том, что Украине предстоит продвигаться от государства ограниченного доступа к государству доступа открытого, и она, если сосредоточит на этом свои усилия, свою историческую задачу решит. Меня же в данном случае интересовала только текущая антикоррупционная динамика. Сказанное украинскими собеседниками подводит к выводу, что послемайданная Украина, унаследовав коррупционную постсоветскую государственную систему и сформированную этой системой политическую и административную элиту, под жестким прессингом Запада выдавливает коррупцию из собственной кожи. Выдавливает небезуспешно, но медленно и для большинства людей не очень заметно, что в бедной стране не может не сопровождаться разочарованиями и недовольством властью. Эти настроения можно было наблюдать и в ответах украинских коллег на мои вопросы, но при этом конкретные указания других участников обсуждения на позитивную антикоррупционную динамику они не оспаривали.
Об этой динамике, хоть и не очень выразительной, свидетельствуют и международные индексы коррупции, о чем участники обсуждения тоже напоминали. С 2014-го по 2017 год показатель Украины несколько улучшился, но пока она, как и Россия, во второй сотне стран. Тем не менее Россию, у которой в 2014-м индекс был выше, Украина за прошедшие годы опередила. В одном случае медленная динамика негативная, в другом - медленная позитивная. А насколько эта тенденция устойчива, выяснится, очевидно, в ближайшие годы".
